Из дневника...

«Сей лист был найден мною, историком Савиным Дмитрием, за обложкой дневника Егорова Макара Степановича, некогда бывшего юнги крейсера «Аврора», ныне покойного капитана 1 ранга, привожу его без изменений и правок в том виде, в коем и прочитал.»
С той давней истории минуло уже немало лет, а я до сих пор ее помню, в самых мельчайших деталях, ибо проступок мой, совершенный по глупости, дал мне возможность осмыслить во всех возможных плоскостях мою жизнь, мою суть и природу вещей, меня окружающих.
Смотря на фотографический снимок, на коем запечатлен экипаж крейсера «Аврора», не в силах я удержать грустной улыбки, ибо из всех, кто там был, в живых на сей год, остался только я.
Но сердце мое до сих пор хранит образ каждого. Кочегара Пахома Приходько с его дурацкими, но добрыми шутками, матроса Татьяну Преображенскую, которая всегда заступалась за меня, старшего помощника Софью Ивановну Боголепову, женщину исключительно суровую, но справедливую, и, конечно, капитана Никольского Михаила Игнатьевича, ставшего для меня не только учителем, но и человеком, почитавшим меня, как собственного сына...
Проступок... Мой проступок, который до сих пор не дает мне покоя...
Ходил я на «Авроре» с восьми годков. Михаил Игнатьевич в нарушении всех уставов зачислил меня в экипаж найденышем, потому как прибился я к матросам в одном из дальневосточных портов, а как стукнуло мне четырнадцать, сделал он меня юнгой. Учился я уму-разуму в тяжелых переходах, разделяя все тяготы походов и ощущая себя частью большой семьи, коей были на крейсере все.
А как исполнилось мне восемнадцать лет, вернулись мы в Неву из десятилетнего похода и встали в ремонтные доки. Сие и послужило началом той истории.
Его высокоблагородие выдал мне увольнительную и направил меня в трактир «Адмирал», что находился где-то в городе, дабы нашел я там Анну Дмитриевну Егорьеву, вдову бывшего капитана нашего крейсера и забрал у нее кое-что принадлежащее Михал Игнатьевичу. По дороге до означенного трактира я заприметил барышню с Путиловского завода Прасковью, как она мне представилась, и понял, что неимоверно влюбился, прям аж до состояния крайнего томления. Пообещав, что вечерком я ее навещу, я все же нашел трактир.
Анна Дмитриевна долго ахала, глядючи на меня, говорила, что я сильно подрос с крайнего раза, когда она меня видела, чего я отказывался помнить, посетовала, что Михал Игнатьевич заранее ее не предупредил о вхождении в Питер, напоила меня водкой, накормила закуской, отдала мундир капитана и два письма, для него и для Софьи Ивановны. Десять рублев, данных ею для укрепления моего рвения приятно грели мой нагрудный карман.
После мы получили паспортные листы, вернулись на крейсер, а капитан ушел на прием к Его Императорскому Величеству с докладом. Пока он находился в Зимнем, мы продолжали чинить «Аврору», драили палубу, в общем, занимались каждый своим делом. Пару раз заходили журналисты, все интересовались, как нам наше начальство. Пришлось им записать наше троекратное «хуй в сапог» и удалиться восвояси.
По возвращении капитана, мы обнаружили, что нам выдали жалование, что царь доволен нашими подвигами, и что его высокоблагородие отныне еще и военный министр. Радости нашей не было предела, в связи с этим нам выписали увольнительные листки, выдали по 15 рублей на лицо и мы пошли гулять.
Я то сразу к Прасковье, цветков принес ей, мы немного погуляли, она что-то лопотала о каком-то строе, о том, что воевать нельзя, да я плохо запомнил, оттого что томился, и голова моя была занята вовсе не войной или строем, а самой Прасковьей, ее глазами красивыми и косой длинной.
Тут мне телеграмму из Энска прислали, что де Мари нездоровиться и вспомнилось мне, что был я знаком с актеркой одной иностранной, что сидела на белом порошке, кокаином называют и обещался я ей прислать его.
Оказалось, что в Питере этого добра навалом, подивившись этому, так как видел подобное я только за границей, купил его и думал было поехать с Прасковьей до Энска, благо что обратный поезд был в 20.00 и я успел бы до окончания увольнения, но... Мимо вокзала проследовал его высокоблагородие и приказал следовать за ним.
Обязав Прасковью передать пакетик актерке, я припустил за капитаном. Двигался он в сторону Зимнего и я понял, что ныне увижу дворец о коем так много слышал. Правда, внутрь меня не пустили, сказали дожидаться его высокоблагородие возле лестницы, но я вдоволь налюбовался на амуров пухлозадых на потолке и на канделябры разные.
После мы вернулись в «Адмирал» и тут я узнал, что на поезд до Энска был совершен налет, никуда Прасковья моя не добралась, но, слава Богу, хоть жива осталась. Пришлось с порошком напрячь Машку, подружку Прасковьи, а ей наказать строго не ввязываться в небабские дела. На что она сказала, что ей по срочному делу надо к одному товарищу в Швейцарию, ибо ее ищут. Я сказал, дура сиди дома, она, кажется, поверила.
Тут к капитану подбежал посыльный из Зимнего и нас всех срочно вызвали из увольнительной. И направились мы всем экипажем ко дворцу. По дороге выяснилось, что сам государь император хочет представить нас к награде за Японию. Я воспротивился, пытаясь объяснить, что в восемь лет не мог я брать оружие в руки и участвовать в боях, но капитан прикрикнул на меня, что ежели бы не мои ужимки и выходки в то время, экипаж пал бы духом и не смог бы сражаться.
Само представление к награде было настолько впечатляющим, что я чуть не пустил слезу от переизбытка чувств, хотя понимал, что не пристало матросу нюни распускать. Я впервые увидал самого государя императора, да вдобавок он лично приколол мне на матроску медаль, да еще отдал честь, что я чуть не взлетел и в ответ так гаркнул «За веру, за царя, за отечество!», что чуть не сорвал голос.
Опосля наград нам выдали премию и мы пошли обмывать все сие дело, естественно снова в «Адмирал». Анна Дмитриевна долго охала, разглядывая награду, даже прослезилась от умиления и имела со мной разговор, во время коего я чувствовал себя немного неуютно, ибо касался он моего сиротства. В довершение всего, она предложила меня усыновить. Честно скажу, что всколыхнулись, на тот момент, в моем сердце все чувства кои у меня были. Я испросил разрешения у капитана, он не стал чинить препятствий, и мы отправились с Анной Дмитриевной в паспортную контору, где девушка не расслышала фамилию Егорьев и вписала мне в паспортный лист Егоров. Я вниманья не обратил, а опосля было некогда, так и понес я в жизнь заместо фамилии Гусев, которая была дана мне в приюте, и фамилии Анны Дмитриевны, фамилию Егоров.
И мы вновь вернулись в трактир, где вовсю шло обмывание наград, хмель ударил от всего, что произошло за день, мне в голову, закрутились в башке беспутной мысли о женитьбе на Прасковье, об деньгах малых и ляпнул я кому-то по пьяни, что денег бы где раздобыть, мне и нашептали на ухо...
Ох и нашептали, пойти, да найти мадам в ресторации «Медведь», что зовет себя не то Шварц, не то Шульц и вот она будет готова дать мне больших денег за небольшое поручение. Какая такая водка ударила мне в голову в тот вечер, ума не приложу, и так как было у меня увольнение до 21.00, а время еще было, отправился я на поиски сей мадам. И ведь нашел! Дала она мне задание: найти сырье для бомбы, переправить ее одному товарищу в Энск для изготовления, забрать ее и взорвать железную дорогу между Питером и Энском.
Спьяну взял я у нее 20 рублей, думая, что сырье куплю, отдам его кому нужно, получу деньги и свалю, ну его к богу, я не сапер. До конца увольнения оставалось 10 минут, так я успел на Путиловском заводе купить сырье за 15 рублей, еще подумал, лучше б накатил еще водочки на эти деньги и спать бы завалился, но... Сырье то было куплено, а увольнение закончилось, пришлось срочно бежать на крейсер.
Хмель из башки потихонечку выветривался, а я метался меж жадностью и долгом. Во время разговора с капитаном на тему отпустить меня на пару часов в Питер, я не выдержал и рассказал все без утайки. Словно ножами полоснул меня взглядом его высокоблагородие и приказал следовать в его каюту. Ох, лучше бы он кричал на меня, а еще лучше было б, чтоб опосля своих слов голосом деревянным «дурак, тебя бы сейчас саблей за то, что ты наделал», он бы так и поступил. Я аж на колени упал и голову склонил: «Рубите, ваше высокоблагородие!». Тут он меня в первый раз словно по щеке ударил, негоже, говорит, матросу императорского флота унижаться. Я вскочил, руки у меня дрожали, понял я, что земля из-под ног уходит и оправданья мне нет. Тут капитан меня за грудки сгреб и в лицо тихо так «за что, сынок?». Словно вторая пощечина была мне дана, ибо чуть ли не плакал его высокоблагородие, когда произносил он это. Ну а третий раз он ударил меня словами, что ежели еще раз подобное повториться, он поставит меня на сходни, даст пинка и скажет, что боле не нуждается во мне. Вот тут я понял, что опосля этих слов, Макар Егоров, боле никогда ничего подобного не то что не совершит, а даже мысли такой в его голову не закрадется. Единственное о чем я попросил, чтоб сия история не дошла бы до Анны Дмитриевны, ибо опозорил я ее раньше, чем успел доказать свою сыновнюю благодарность.
Видимо, капитан тоже это понял, отпустил меня и, призвав всех к оружию, погнал брать мадам не то Шульц, не то Шварц.
Взяли мы ее быстро, арестовали еще быстрее, отвели в Зимний к дознавателям. Она долго упиралась, врала, что я для нее письма, видите ли, носил от ее любовника, некоего месье Алексиса. Тут я спросил, во сколько это я принес ей первое письмо. Она сказал днем. Пришлось дознавателя отвести в сторону и сказать, что днем я никак не мог относить никаких писем, ибо увольнение получил лишь в полшестого вечера. Дознаватель безоговорочно поверил увольнительному листу и, поблагодарив нас за службу, увел мадам в Зимний, которой я сунул сдачу в пять рублев, а мы вернулись на крейсер.
Капитан представил нам нашего нового юнгу, а мне сказал, что я отныне боле не юнга, а матрос и добавил «помни о сходнях».
Все легли спать. И снился мне сон чудный. Будто вовсе не на «Авроре» мы, а на пиратском бриге «Эспаньола», и что Михаил Игнатьевич, вовсе не капитан Никольский, а Джон Сильвер, а я не Макарка Егоров, а Джим Хоккинс. И одеты мы в чудные платья, а на плече у Сильвера сидит белый петух, и направляемся мы не в трактир «Адмирал», а в «Адмирал Бенбоу». Ха, а там сидят их благородия и не поймут, что же такое происходит. А мы едим, приготовленную не Анной Дмитриевной, моей приемной матушкой, еду, а моей настоящей матушкой Ханной. А еще Сильвер постоянно кричит: «Джимми, мой мальчик, налей мне рому!». И я наливаю. А после мы едем на почту и отправляем доктору Ливси телеграмму с таким содержанием: «Доктору Ливси тчк Хуй в сапог вск Джон Сильвер и ко тчк». После же мы гудели в городе Энске у тамошнего градоначальника в гостях, а наш новый юнга Тимоха был цыганкой Эсмеральдой, которая пила водку из портфеля с надписью Главспиртпром и сидела на коленях у летчика Ивана Таранова. Тут я не выдержал и проснулся.
Утром пошли мы завтракать в «Адмирал» и узнали, что убит дядя нашей Софьи Ивановны, неизвестным в черном. Ее благородие очень опечалились и поклялись узнать, кто же это сотворил. Я вызвался вызнать это, дабы реабилитировать себя в глазах экипажа и капитана, на что было получено разрешение.
Пока экипаж и капитан как военный министр демобилизовали богему на войну с немцами, я занялся поисками. Перелопатив весь Путиловский завод на предмет Прасковьи, вызнал, что дева моя все же смоталась в Швейцарию. Ох и зол я на нее был, ох и клял на все стороны, думал бросила меня ради какого-то иностранишки. А тут она, легка на помине. Отволок я ее в уголок и ну на ней жениться морально. Шум, крик, ор стоял. Она меня обвиняла, что де бросил я ее, я ее, что она сама виновата. Она кричала, что я не люблю ее, иначе я пошел бы с ними. Куда пошел я так и не понял. А опосля разрыдалась у меня на плече и выдала мне, кем да как был убит господин Боголепов. Вот и вся недолга. Сопоставить описание господина Савинкова и французского журналиста, что терся возле крейсера не составило труда.
Доложил я о том, что нашел террориста и получил однозначный взгляд со стороны Софьи Ивановны, одобренный кивком его высокоблагородия, что мне делать, ежели я найду Савинкова.
Тимоха пообещал мне помочь мне управиться с делом. Тут сам разыскиваемый на лыжах из Швейцарии пожаловали. Смешавшись с рабочими с Путиловского, потом немного от них отстав и пропустив Савинкова вперед, мы с Тимохой его прикончили. Очень хотелось мне добежать до телеграфа, где тем временем, рабочие и моя Прасковья разборки учиняли, да увести дурилу от туда, но своя жизнь как-то была ближе к тельняшке. Поэтому задними дворами свалил я до «Авроры».
Когда понял, что никого смерть Савинкова не впечатлила на месть, я помчался с докладом к капитану и старпому. Как раз они возвращались с телеграфа, где как оказалось все рабочие с Путиловского полегли.
Получив одобрительный взгляд от капитана и благодарный от Софьи Ивановны за смерть террориста, я ушел в трактир залить горе от потери красивых карих глаз и длинной косы моей Прасковьи. Правда, долго поубиваться не получилось, так как оказалось, что некому работать на заводе, а немцы наступают и фронту нужны снаряды. Охохонюшки, пришлось искать девицу Машу Морозову, которая выразила желание научить нас, как делать снаряды. Толковая была учительница у нас, и вскоре матросы живенько наштамповали несколько ящичков для фронта.
Тем временем, его высокоблагородие вернулись с заседания кабинета министров, и сказали, что его императорское величество ждет нас на награждение в связи с подавлением бунта рабочих и за самоотверженный труд на заводе, несмотря на то, что это совершенно не морское дело. Мы снова отправились в Зимний. Но оказалось, что туда как раз направляются бомбисты-террористы, при этом взорвав мост через Неву. Пришлось в спешном порядке отбывать на «Аврору», поднимать якоря и выводить крейсер к Зимнему.
Несмотря на то, что террористам все же удалось доставить бомбу внутрь, никто из царской семьи не пострадал. «Аврора» намертво перегородила любые подходы ко дворцу, чем спасла Империю от удара. Революция не состоялась. Я стоял на борту вместе со своей командой, под андреевским флагом и с сердцем переполненным гордостью внимал хору, выводящему «Боже, царя храни!».
С тех пор, Макар Егоров не совершил ничего, что шло бы в разрез с его понятиями о чести, достоинстве и благородстве матроса, чуть позже офицера и капитана 1 ранга. Отныне и навеки он действовал по девизом: «За веру, за царя, за отечество!» ни разу не уронив честь мундира и доверие своего капитана Михаила Игнатьевича и приемной матери Анны Дмитриевны.

Юлия (Вильга),
г. Москва

Опубликовано в журнале по РИ «Мое королевство» N 22, октябрь 2004 г.

предыдущий текст

оглавление

следующий текст

Рекомендации

Комментарии (0)

дать свой комментарий

порядок:

По дате (самое старое - первым) По дате (самое свежее - первым) В виде дерева